— ...Пуля царапнула предплечье, но крови из меня вылилось, наверное, целый литр. Однако мне опять повезло, а Жанночке наоборот — закрытая черепно-мозговая травма, сознание потеряла мгновенно. Я, кстати, тоже отключился ненадолго. В глазах все поплыло, поехало, и я вырубился. Пришел в себя — лежу в луже крови, в прихожей, поверх горки растрепанных книжек. Книжные странички впитали кровушку, покраснели. Представляешь — детективные романы с окровавленными страницами, а на этих страницах как раз по большей части описания жуткого кровопролития. Представляешь, как это символично?.. Я думаю, что вырубился не столько из-за ранения, сколько из-за лекарств. Что-то такое ядреное мне доктор вколол, чтобы меня воскресить, и это что-то во время стресса шарахнуло по мозгам. Да и слаб я был не только после наркоты, сама понимаешь — неделька у меня выдалась еще та!.. Очнулся, дополз до телефона, выцарапал из кармана бумажку с номерами Зусова и его холуя, позвонил Петьке. С бабы его снял. Несчастному, наверное, придется теперь лечиться от импотенции. Зусов-то велел ему меня холить и лелеять, а он подбросил подопечного до дому и помчался трахаться. Ух и перепугался Петька, когда я просипел в телефонную трубку: дескать, лежу, раненный, истекаю кровушкой... А потом все закрутилось, завертелось. Петя приехал минут через двадцать. Я уже сам смог ему дверь открыть, раненую руку худо-бедно обмотал тряпками, жгут выше локтя наложил. Петька вызвал зусовского доктора Филгута, а с доком приехала целая орава «горилл». Соседи вызвали ментов, разглядев сквозь дверные «глазки» столпотворение на пороге моей квартиры. Чуть позже пожаловал лично Иван Андреич, не до конца протрезвевший. Шум, гам, разборки. До четырех утра сплошной базар-вокзал. В полпятого доктор заставил меня проглотить снотворное. Просыпаюсь, хвала всевышнему, один дома. И телефон рядом, возле кровати. Как проснулся, сразу же тебе позво...

В дверь позвонили. Сидевшая на краешке его постели Инна от неожиданного резкого «дзынь» чуть не выронила сигарету.

— Все о'кей, Инна. Кто бы это ни был, все о'кей! Помоги-ка мне встать...

— Может быть, я открою?

— Нет. Я сам. Тебе сумел открыть, а с твоей помощью и подавно доковыляю до прихожей. Запомни легенду: ты, акула журналистики, сама мне позвонила сегодня днем, попросила о встрече, потому что...

— ...потому что я писала о смерти Овечкина, который погиб на твоей лестничной площадке, — подхватила Инна. — Я позвонила, разбудила тебя, и ты, спросонья, разрешил стервятнице-репортерше приехать.

— Умница. Ловишь мысли на лету. Помоги подняться, пожалуйста.

Дверной звонок снова дзынькнул. Более длинно и требовательно. Игнат с посторонней помощью слез с койки, со второй попытки попал-таки ногами в тапочки, плотнее закутался в домашний халат, побеспокоив при этом забинтованное, раненое предплечье, и болезненно поморщился.

— Инесса, садись в кресло и кури спокойно. На всякий случай запомни: я тебе соврал, что упал с лестницы по пьяному делу, разбил нос, поцарапал руку. Разговаривали мы про Овечкина, я тебе поведал то же самое, что и ментам в ночь после его убийства. Запомнила?

— А как ты думаешь, кто это пришел?

— Может, Петька приехал, может, соседка трезвонит.

Третий раз позвонили в дверь. Короткое, нетерпеливое «дзы...» и сразу же длинное, недовольное «...и-и-инь».

Слегка пошатываясь, Игнат вышел в прихожую. Обогнул необычно пустую этажерку. Книжки с орошенными кровью страницами лежали, сваленные большой кучей, в углу у вешалки. Прильнув к дверному «глазку», Сергач увидел сильно уменьшенных оптикой прилично одетых мужчин. Целую группу, и довольно живописную: черноволосый, крючконосый пузан в центре и несколько рослых битюгов вокруг.

— Вы к кому? — спросил Игнат громко, так, чтоб его услышали на лестнице.

— К вам, — ответил толстяк, а один из битюгов потянул на себя дверную ручку, и дверь распахнулась. С любопытством разглядывая Сергача, толстяк объяснил: — Не решился вламываться к вам, как вульгарный взломщик, но боялся, что, прежде чем меня впустить, вы... э-э-э слишком долго будете раздумывать. Я занятой человек, и у меня нету времени ожидать под дверью. Давайте будем считать, что я позвонил, представился и вы сами открыли замки.

— Но вы не представились... — Игнат отступил в глубину прихожей, встал так, чтобы заслонить телом дверной проем в комнату, где в кресле курила Инна.

— Барановский, Викентий Георгиевич, — назвался толстяк, переступая порог. — Давайте пройдем в комнату, Игнат Кириллович, сквозняк в прихожей, еще, чего доброго, простудитесь.

— Пойдемте на кухню, я...

— Пройдемте в комнату. Мне известно, что у вас в гостях Инесса Александровна Кривошеева. Полагаю, она в комнате. Пойдемте.

Последнее «пойдемте» Барановский адресовал сопровождавшим его мужчинам. Двое из эскорта Викентия Георгиевича шагнули вслед за ним, прочие остались на лестничной площадке. «Сейфовая» дверь в квартиру закрылась. Игнат, пятясь, вошел в комнату, оглянулся, с тревогой в глазах посмотрел на Инну, застывшую в кресле с вытянутой шеей. Она, конечно же, слышала все, о чем говорилось в прихожей. И явление Викентия Георгиевича Барановского не на шутку ее встревожило. На кончике сигареты вырос длинный столбик пепла, который должен был вот-вот обломиться, но женщина забыла о сигарете, сидела в кресле сосредоточенная и напряженная.

— Ложитесь в постель, Игнат Кириллович. Я вижу, вам еще трудно долго находиться на ногах. Ложитесь или хотя бы садитесь. А я постою. — Барановский прислонился плечом к дверному косяку. Двое сопровождающих, войдя в комнату, замерли. Один не спускал глаз с Инны, другой с Сергача.

— Игнат Кириллович, что ж вы? Я прошу вас — сядьте.

— Хорошо... — Игнат сделал несколько нетвердых шагов, уселся на разобранную постель.

— Здравствуйте, Инесса Александровна. Пепел стряхните с сигаретки, упадет на юбку, прожжет дырочку, обидно будет. Вы меня узнали, Инесса Александровна? Узнали?

— Да, Викентий Георгиевич. — Инна стряхнула пепел в кофейное блюдце. — Мы с вами встречались на презентации нашей газеты.