Обычно ровно в двенадцать, точнее, ровно в двадцать четыре ноль-ноль педантичная пожилая соседка с верхнего этажа выводила пописать на улицу голосистую собачонку женского полу породы мопс. Мала собачка, но голосиста, сука. Еженощно сразу после полуночи, дверь малогабаритного жилья Игната Кирилловича подвергалась яростному облаиванию. Но сегодня после привычного гавканья собачонки отчего-то заорала собачница-пенсионерка. И продолжает орать — страшно, протяжно, по-звериному.

Или это надрывается в крике какая-то другая женщина?..

Как назло, встрепенувшийся Игнат позабыл напрочь, куда делся его домашний халат. Выбежав в прихожую, вспомнил — халат в ванной. Дернулся было в ванную. Передумал: крик за дверью рвал барабанные перепонки, возникло ощущение, что надо успеть. Куда? Выбежать на лестницу! Зачем? Помочь женщине и избавиться самому от самого неприятного из всех человеческих страхов — страха перед неизвестностью.

«Чего же она орет-то так? Как... как будто ее режут!» — успел подумать Игнат, спешно срывая с вешалки демисезонное пальто, надевая его на голое тело. Едва не опрокинул шаткую этажерку, но, хвала духам, обошлось. Припал к дверному «глазку». Ничего не видно... Нет! Видно! Перепуганная мопсиха забилась в угол прямоугольника лестничной площадки. Собачка дрожит — тоже, видимо, испугалась крика хозяйки. На каменном полу валяется брошенный поводок, который соседка обычно крепко держит в руке, опасаясь за собачью безопасность.

Предательски дрогнувшей рукой Игнат открыл дверные запоры. Выскочил на площадку. Воющая женщина стояла к нему спиной на ступеньках, что вели вниз к повороту лестничного пролета. И орала. Уже хрипло, уже из последних сил.

Захлопали двери соседей. Игнат сначала не понял, что это звуки открывающихся дверей, инстинктивно присел, запоздало соображая, что выскочил из дому с голыми руками. Надо было хотя в на кухню забежать, вооружиться кухонным ножом на всякий случай. И халат не помешал бы. В пальто всего четыре пуговицы, все нараспашку, а он голый, блин, неловко, неудобно как-то...

— Черт! Какие идиотские мысли лезут в голову, — прошептал Игнат и закричал, стараясь переорать соседку: — Что?! Что случилось?!!

— Игнат?! — Женщина обернулась, посмотрела на него выпученными глазами.

— Да, да, это я, Игнат! Что случилось?

— Ляля! Лялечка шла гулять... Только я дверь открыла, она сорвалась с поводка, кинулась по лестнице... — Женщина замолчала, завертела головой. Ее бледное лицо внезапно покраснело. За долю секунды превратилось из синюшно-белого в ярко-бордовое. — Ляля... Где моя Лялечка?!!

Услыхав свою кличку, собачка Ляля жалобно тявкнула. Пожилая дама с побагровевшим сумасшедшим лицом, прыгая через две ступеньки, взлетела вверх, нечаянно толкнув Игната плечом, и, не заметив этого, бросилась к собачонке. А Игнат увидел наконец, отчего у соседки произошло помрачение рассудка.

В конце лестничного пролета, на ровном прямоугольном участке, там, где лестница сворачивает, делая излом, лежал мертвый Овечкин. Он лежал на спине, широко раскинув прямые ноги и согнув в локтях руки. Скрюченные пальцы застыли, вцепившись в отвороты распахнутой на груди, разорванной куртки, отчего голая шея казалась непропорционально длинной. На шее широкая красная полоса, похожая на след от петли. Голова запрокинута назад. Глаза широко открыты, зрачки закатились за верхние набухшие веки. Нижняя челюсть отвисла. Изо рта вывалился посиневший толстый язык. На фиолетовых губах белая пена. А между ног Овечкина, на камне лестничного прямоугольника блестела зловонная лужа мочи. Умирая страшной, лютой смертью, он обильно обмочился, запачкав и пол, и брюки. И еще на полу рядом с трупом лежала книга. Пухлый том с надписью на обложке: «Жертва маньяка».